Radiohead: Куда мы отправимся дальше? 
Radiohead - A Moon Shaped Pool (2016)Факт посещения Томом Йорком России долгое время скрывался от общественного мнения, и именно это послужило последующему изданию группой «Радио Хе» таких смурных альбомов, как «Кидалово» и «А мне затяг».
Том Йорк. Ну что все Том Йорк да Том Йорк. Что мы можем сказать про этого человека. Родился, понимаешь, в Англии, точнее, в Лондоне в конце 60-х. В 14 лет мать его подарила гитару ему, стал он тренькать и проводить всяческие ассоциации, нашел кое-какие сходства между своим треньканьем и треньканьем ряда широко известных групп 80-х, решил, что очень даже не плох и имеет кое-какой потенциал. А тут еще послал бог ему сотоварищей, которые тоже чего-то возомнили о себе по молодости да по глупости.
Ухватились за инструменты и начали репетировать, предположительно, в Лондоне по пятницам. Ну, так и называли себя сначала «По пятницам». То ли от скудости воображения, то ли из некоего напускного пофигизма. За все первоначальное время существования сего музыкального сообщества никаких особых историй с ними не случилось. Ну, выступят в Оксфорде в тамошнем студенческом клубе при почти полном отсутствии зрителей, ну, то ли с горя, то ли опять же из-за напускного пофигизма напьются по-тихому. Самый, пожалуй, значительный случай за это время – ето когды Том и друган евонный Коля Гринвуд утащили из какого-то бедного магазина музыкального оборудования устаревший стереопроигрыватель для своих репетиций. Используя его, снимали партии различных инструментов из песен разных опять же английских групп. Радовались, что слух есть и уже исполняют «почти как они», и уже гитару могут настроить самостоятельно. Тоска в общем. Далее в начале 90-х произошло с ними несколько мутных историй. У Каких-то чуваков, имеющих не пойми какое отношение к музыкальной жизни страны, чего-то там не заладилось, какие-то проблемы с деньгами, какие-то искания начались. Подтип давай найдем группу великую, сделаем из них звезд и будем бабло рубить по-черному, уйдем на покой ранее наступления пенсионного возраста. В общем, мутные и странные желания. Тут группа Тома нарисовалась. Так всегда бывает, что интересы и страстишки людские пересекаются и чего-то из этого может получиться. Чуваки типа: «Мы будем вашими продюсерами», Том типа: «Давайте, нас ждут великие дела». Ну, чуваки поползли по всяким Лондонским музыкальным изданиям. Опять же где-то у кого-то чего-то не ладилось, кто-то чего-то искал… В общем чувачки повстречались с боссом музыкальным. Он (босс), обозрев предоставленные чуваками-двигателями материалы, сказал, что в целом все это иначе как дерьмом назвать нет никакой возможности, вокалист явное чмо, тем паче одевается он в зипун какой-то убогий, песни хлам, половина похожа на все, что он сотню раз уже слышал; но притом, учитывая явный упадок всей нашей английской музыкальной промышленности, а также наличие одного или двух худеньких полушлягеров, давайте мутить будем. Ну, как это часто бывает, чуваки-двигатели вроде как бы уже ни при чем (лошками оказались). А Том и его группа, которая к тому времени уже называлась «Радио Хе», при посредстве вышеуказанного босса записали альбом «Медовый Павел». Это у Тома был одноклассник в их начальной английской школе, который любил медку вкусить до глубочайшей икоты.
Дела на первом этапе у группы шли вяло и депрессивно. Однако Том вытащил на свет божий песню «Гриб», автором которой он даже не являлся, однако полностью относил смысловое содержание песни к своей скромной персоне. Том, надо отдать должное, пел хоть и женообразно, но проникновенно. И вот он весь такой проникновенный на припевах затягивал «Азм есть гриб и житие мое…». Это вестма нравилось ихней английской депрессивной молодежи, которая, в отличие от нашей российской, уже ни в бога ни в черта не верила и верила только, что лучше чем сегодня уже никогда не будет. В общем эта песня «Гриб» и сделала Тому и группе евонной карьеру (как говорили в стародавние времена, «карьеру-колоссаль»). Зазвучали они за Атлантикой у америкосов. Хотя песня, надо сказать, вестма сомнительного содержания. Ну что это за неловкость такая – из-за любви грибом поганым себя называть. Но это я так, отступление сделал. Гастроль пошел у них. Ну, там уже бабла в них вложили немеренно и покатил группец по всему миру. Вот как раз когда группа находилась ни где-нибудь, а в Китае, практически в гостях у кормчего Мао (хрен знает чего их туда занесло) и произошел сей казус.
Был это год 1996. Сентябрь 1996 года. Вы, я надеюсь, помните, чем было характерно то славное российское время. Это был уже этакий угар великой российской капиталистической революции. В стране типа верховодил Боря-свинопас. Уже была завершена приватизация и большинство граждан ощутили себя бедными, а единицы сказочно богатыми. Закончилась первая «позорная» Чеченская кампания, а вторая, «победоносная», еще только вызревала в умах тех, кто фактически руководил страной. Российская братва уже слабела и потихоньку милиция прибирала, действуя достаточно разнузданно, их полномочия по крышеванию, собиранию дани и изоляции неугодных. На улицах плохо прибирались, тысячами бродили бездомные, на экране в основном мелькали супруги Киркоровы и приближенные, в прокат выходили фильмы со смешными названиями «Мразь», «Нечисть», «Упырь-2» и «Опупевшие от беспредела». В общем Россея лежала в говнах и Том Йорк, всемирно известный музыкант, основоположник брит-попа, кумир прогрессивной западной молодежи, начинающий миллионер, находившийся вне етого, вдруг очутился в говнах и причем в качестве, которое делало его незащищенным английским общим правом, а также правом какой-то там скамьи.
Полагают, что случился какой-то перекос во времени, который, как известно, может привести к некоторому смещению и в пространстве. Том находился в некотором фокусе внимания и был вестма эмоциональной и легкоранимой натурой. Это сделало его малоустойчивым к вышеуказанным процессам, он был зацеплен и попал через контур смещения в некий временной трубопровод (или пищевод) и переместился из пекинского отеля «Ху анхе» в северную столицу Родины нашей необъятной...
Том очнулся в зале ожидания Московского вокзала Санкт-Петербурга. На нем были одеты грязные джинсы, на которых была надпись «Блядун», исполненная шариковой ручкой, а также жутчайшая серая кофта из овечьей шерсти с рваными локтями, заляпанная баклажанной икрой. Под глазом у него был нарисованный губной помадой синяк. С одной стороны от Тома спала немощная старуха одной из деревень Ленинградской области, от которой пахло нафталином и упревшим сеном. Справа сидел мрачного вида лысый товарищ в кожаной куртке, предположительно скинхед, который курил, стряхивая пепел на фирменный ботинок Тома из высококлассной кожи. В кармане у Тома Йорка лежала банкнота достоинством в 100 фунтов, ключ от гитары, сделанной на Ленинградской фабрике музыкальных инструментов, а также удостоверение начальника сектора управления собственностью и земельных отношений отдела корпоративной политики и управления капиталом ОАО «Жировэнерго» Тома Джоновича Йорка, 1967 года рождения. Том был несколько ошарашен таким раскладом. Он мечтал нехило провести вечер с друзьями в баре отеля, и появление в таком виде на вокзале какой-то славянской страны не входило в его планы. Он и так был несколько мрачноват, и жизнь никогда не казалась ему праздником. Об этом он пел в своих грустных песнях. На концертах с ним частенько бывали припадки печали, иногда он плакал. Вот и сейчас Том ощутил приступ необъятной печали, но плакать не стал, так как ни к чему было. На вопрос «где я нахожусь?» сознание быстро нашло ответ. В голове всплыл новостной сюжет одного из ведущих английских каналов о проблемах в отношениях между сербами и хорватами. Он был в Сербии, и это было ясно. Какая великолепная страна Сербия, – подумалось Тому, смотревшему на заплеванный вокзальный пол. Вокруг него сновали сербы. Сербы были свирепыми. Редко брились (особенно женщины), носили под плащами АКМы и легкие базуки, из которых стреляли в хорватов. Том понял, что к своим 30 годам стал похож на хорвата, и решил притворяться по обстоятельствам глухонемым (так как крайне слабо владел сербским и к тому же имел чудовищный английский акцент) либо больным церебральным параличом. Его внимание привлекла группа сербских неформалов-подонков, которые шли куда-то, невесело переговариваясь. Было ясно, что они шли предаваться тяжким грехам. Их одежда отдаленно напоминала одежду английских неформалов, периодически посещавших концерт их группы «Радио Хе». Том решил следовать за ними. Несколько сербских грязных улиц и подворотен, и они очутились рядом с дверью, где было написано по-сербски «Молоко».
Неферы-подонки ломанулись в нее. Дверь вела в подвал. Том пошел за ними и уткнулся в мощную грудь бородатого сорокалетнего Хорвата, на которую была нанесена татуировка «ДМБ Борисоглебск 1977». Том, ничего не понимая от ужаса, сморщил лицо и начал корчиться, чтобы и тупому было ясно, что он глухонемой и больной церебральным параличом одновременно. Внезапно осенила его мысль, пришедшая из ниоткуда, и Том показал Хорвату ключ от гитары. «Музыкант, значит…», – низким тенором молвил Хорват, пользуясь прокуренными легкими и посылая на Тома запах спиртосодержащей жидкости против угрей. Том безумно улыбнулся, втянув голову в плечи, и непроизвольно подмигнул верзиле правым глазом, который у него был пострадавший с детства, отчего стал похож на популярного российского певца Шуру, тока с зубами. Хорват внезапно нанес Тому легкий удар в область печени, поставил проходное клеймо в область запястья и напоследок толкнул Тома в спину: проходи, мол. Том очутился в баре, где увидел уже знакомых неферов-подонков. Нужно слиться с толпой, и они не заметят меня, – думалось ему. Однако, кроме неферов-подонков и Тома, никого больше в баре не было. Том протянул бармену стофунтовую купюру. Бармен посмотрел ее на свет, начал было что-то сердито и быстро говорить Тому, но увидев, что на лице Тома нет ничего, кроме бессмысленного подмигивания, налил Тому стакан портвейна «Три семерки», в народе получившего название «Три топора». Сдача состояла из кучи разноцветных бумажек, которые являлись по существу сербскими денежными знаками. Том опрокинул содержимое стакана, и ему вдруг стало как-то хорошо от осознания того, что душа его погибла навсегда и закончились мучения всей его жизни. Здорово все-таки, думал Том, что я сошел с ума и должен сгинуть во тьме кромешной. А может быть, это други моя любезные пошутили надо мной и, заранее договорившись с китайскими пограничниками и таможенниками, ввели меня в транс и спихнули сюды. Мысли его были прерваны криками и каким-то музыкальным шумом. Том вышел из бара и направился к источнику звука. Он увидел сцену, и на сцене стояли сербские ребята в спортивных костюмах с дешевыми китайскими гитарами. Лицо вокалиста было похоже на лицо Тома. На его ногах были блестящие сапоги с длинными голенищами. «Как круто!», – подумалось Тому. Юноша пел какую-то сербскую национальную песню ниже по отношению ко всем остальным инструментам на полтона. «Хорошо поет», – решил Том. Он долго прислушивался и где-то на середине песни открыл для себя, что пели на его родном. Мало того, это была песня Тома «Азм есть гриб…». Том отреагировал на это открытие крайне радостно, подбежал к сцене, замахал руками, закричал приветствия, типа «Хай-хай». Почему-то всем присутствующим показалось, что Том – национал-социалист, которые и так уже всех достали постоянным насилием по отношению к питерским афроамериканцам. Когда Том, преодолев барьер, вскарабкался на сцену и уронил вокалиста, всех вдруг осенило, что Том вовсе не фашист, а просто Гитлер – друг Паука из «Коррозии металла», только без грима. Никто не стал слушать объяснения Тома по поводу того, кто он, Том, и что он значит в этом мире.
Присутствующие начали избивать Тома, и последнее, что увидел Том, – это были блестящие сапоги, которые мелькали где-то недалеко от его лица.
Том обнаружил свое тело в грязной луже. «Ничто так не радует душу, как тело», – подумалось ему. Том понял, что он в городе мертвых и ночь напролет скитался по городу мертвых, иногда запевая какую-нибудь старинную кельтскую песню или изображая сирену лондонской полицейской машины. Дважды Том спасался бегством от патрулей, посылая их матерно на свой английский манер. Иногда Том заходил в места торговли, брал с витрин то, что было достигаемо и, не расплатившись, бежал вон. Том заходил с чупа-чупсами и чипсами «Лейс» в грязные парадные питерских домов и поедал свой скудный провиант вместе с упаковкой, иногда до смерти пугая припозднившихся домохозяек, напоминая им о существовании упырей, василисков и прочей нечисти. Внезапно Том узрел уже знакомое здание Московского вокзала и побежал к нему в надежде уехать обратно в Китай. Том два часа стоял в очереди за билетами, изображая уже не больного параличом, а патриота из Сербской Радикальной партии Шешуля, что ему также удавалось скверно. Когда очередь подошла, Том попытался объяснить продавцу билетов, что ему нужен билет до Лондона или хотя бы до отеля «Ху анхе», где проживала его группа «Радио Хе». Но Том владел сербским даже чуть хуже, чем кассирша английским. Народ сзади недовольно роптал. Доносились до Тома уже знакомые слова «Сука и блат». Вдруг Тому было видение из ниоткуда, и он предъявил кассиру свое удостоверение.
Женщина, обозрев оное, поняла, что Том является работником Открытого акционерного общества «Жировэнерго», расположенного в городе Жирове, и продала Тому один плацкартный билет на поезд «Санкт-Петербург-Астана» до станции Жиров.
Затем некоторое время Том безумно метался по вокзалу и задирал старух и подростков, так как эти паскуды не могли толком объяснить Тому, где находится его локомотив или хотя бы вагон.
И все-таки Тому везло. И вот через некоторое время он оказался едущим в направление к Казахстану, что уже было неплохо. В одном плацкартном вагоне с Томом пребывали дюжина уставших казахов и не только, ибо Родина наша многонациональна.
Казахи распахивали многочисленные баулы, а потом, присев на места, лопотали о чем-то неведомом и поедали многочисленные яйцы и вонючие копчености, к большому неудовольствию Тома. Одно тока радовало Тома: кажется, он снова ехал в Китай, так как большинство его попутчиков были китайцами. По вагону бегала бухая проводница, экзальтированная и имеющая все признаки расслабления ума. Она кричала, топала волосатыми ножками, судорожно смеялась. Тому после некоторых манипуляций ею был вручен липкий пакет с какими-то белыми тряпками. Это был набор белья, чтобы Том поспал. Но Том рассудил иначе. Разорвав пакет зубами, он достал эту ветошь и намотал ее на себя. Он рассудил, что в вагоне была зараза, возможно, проказа или бубонная чума, и Том отнесся к тряпицам как к антисептическим принадлежностям. На ноги он намотал полотенца: на одну – из белой материи, на другую – из цветастой. Сделал из простыни чалму, а пододеяльник использовал как балахон, сделав при помощи зубов два отверстия для ног. В таком виде Том залез на полку для чемоданов и уподобился, по мнению многих пассажиров, курице-пеструхе. Голова его упиралась в потолок вагона и системно ударялась о потолок. Наступила ночь. Тишину нарушало только похрапывание казахов и постукивание головы Тома о крышу вагона. Том иногда заглядывал в окно вагона, зрел бескрайние сербские просторы и думал о бренности бытия и о прочих приятных вещах. Том захотел есть. Он спрыгнул вниз, наступив на спящего китайца. Китаец выругался по-сербски, т. е. с применением уже знакомых Тому слов. Том пошел к проводнице. Дверь была приоткрыта. В щель увидел он возлежащую проводницу. На столе рядом с ней – копченую ногу какого-то животного, возможно косули. В голове его мелькнул фото ряд с выставки картин Рубенса, где были в большом количестве мясные продукты и возлежащие женщины. Не обращая никакого внимания на проснувшуюся женщину, он вошел к ней и вцепился сначала руками, а потом зубами в мертвую плоть. Проводница пыталась кричать, вообразив спросонья, что Том – мумия. Но, присмотревшись, она поняла, что перед ней молодой солдатик, тока дембельнувшийся, т. е. похотливый кабан, потерявший всяческий стыд и возжелавший удовлетворений. И успокоилась. Однако Тому удалось вырваться из ее цепких рук и он, совсем потерявшись, ушел в последний вагон, в последний тамбур, где просидел несколько часов на полу, находясь в состоянии одеревенения. В голову лезла всякая чепуха. То вспомнилось собрание учащихся колледжа по поводу избрания в мэрию представителей партии лейбористов, то одно из выступлений группы «Радио Хе» в штате Алабама, то речь премьер-министра Черчилля по поводу немецких авианалетов. За окном проплывали дикие пейзажи неопознанных стран. Жуткие церкви и обшарпанные вагон-депо.
Когда солнце было в зените, пришли два быка в форме стражей порядка. Внимательно изучив удостоверение Тома, они пинали Тома длинными ногами и срывали с него антисептический наряд, постоянно применяя слово «блат». Потом они протащили его через несколько вагонов и посадили в камору с решетками. Через полчаса Том был передан ими на станции Жиров двум не менее приятным стражам. «Однако велика матушка Сербия», – думал Том, глядя на улицы города Жирова. Стражи доставили Тома на место предполагаемой работы, т. е. к зданию управления Общества энергетики и электрификации «Жировэнерго», которое располагалась на улице имени революционера Дрелевского.
Уже непосредственно у здания к Тому прицепилась какая-то дама с ногами, как у йоркширского кавалериста эпохи первой Индийской кампании. Она что-то оживленно пыталась объяснить Тому, размахивая у него перед лицом какими-то бумагами. На мгновение Тому показалось, что он кое-что понимает. Скорее, это была начальствующая над Томом особа, которая упрекала Тома в его затянувшемся отсутствии в связи с пребыванием в санатории «Гадские увалы». Том внутри себя всегда был джентльменом, поэтому он поцеловал даме руку и прочитал пару сонетов Шекспира на чистом английском языке, так как французский он знал не важно. Дама подхватила Тома за руку и вела его по узким и душным коридорам здания управления. Из полуоткрытых дверей раздавались негромкие голоса и шептания, скрежетания печатающих принтеров, по коридорам несся запах где-то и кем-то тушимой капусты. Зашли в один из кабинетов с несколькими столами, за одним из которых сидела сухонькая тетя с крючковатым носом. Тому вдруг ужасно захотелось танцевать, и вскочил Том на стол, и танцевал Том, как в последний раз. Он никогда не изучал искусство танца, поэтому полностью доверился своему подсознанию. А подсознание вытаскивало Тому пляски пьяных ирландцев, неказистые кривляния Чарли Чаплина и великолепный проход незабвенной Марлен Дитрих в фильме «Алмазные небеса». В целом на Тома любо-дорого было посмотреть. Он напоминал молодого человека, слегка запутавшегося в карточных долгах иотношениях с любовницами. Из-под ног его разлетались различные бумаженции с фиолетовыми резолюциями. На душе у Тома было легко и свободно. Он чувствовал себя птицей. Старушка-веселушка, обитательница сей кельи, прижалась к стене спиной, бледнела и кричала слабым голосом. В кабинет приходили люди. В основном это были тетеньки в цветастых юбочках и дрянных платьицах. Они окружили Тома и вдруг не договариваясь, начали аплодировать его танцу, решив, что это и есть пресловутая лезгинка. Том, однако, вырвался из этого адского круга и побежал по узким и душным коридорам. Он заскакивал в кабинеты, в которых также сидели маленькие старушки и, редко, неказистые мужчины с хитрыми лицами. Том заправлял принтеры бумагой и принтеры что-то печатали. Внезапно из громкоговорителя раздался голос, который вещал о том, что Тому Джоновичу Йорку необходимо срочно пройти на совещание к генеральному директору. «Счас я вам приду, падлы», – мысленно произнес Том и ринулся к кабинету генерального директора. Том ворвался сначала в приемную, опрокинув секретаршу, а потом и непосредственно в кабинет генерального директора Общества Чугунова.
Чугунов представлял из себя очень крупного человека с абсолютно лысой головой и шкиперской бородкой. В целом он напомнил Тому дьявольского пирата времен Моргана, но только без серьги. «Почему опаздываете, Том Джонович?», – вопросил он у Тома. Напротив Чугунова за длинным столом сидели люди в сереньких одеждах. Это были подчиненные. Они боялись Чугунова и не глядели на Тома. Том слегка оробел, запал его куда-то улетучился, и он, ссутулившись, прокрался к свободному стулу и плюхнулся на него. Совещание было в угаре. Чугунов что-то долго и сердито говорил своим подчиненным, отчего подчиненные вжимали головы в свои дряблые туловища и очень быстро водили ручками в своих блокнотах. Том поймал себя на мысли, что механически подражает им, т. е. вжимает руки в туловище и двигает головой туды-сюды. Некоторые подчиненные вставали и на японский манер, т. е. слегка переломившись, оправдательно бормотали что-то Чугунову. Но сразу становилось понятно всем, что говорят они чепуху или просто врут. Тому показалось вдруг, что он на похоронах своей юности. Внезапно Чугунов уставился своими белесыми на Тома и в воздухе зазвенело: «Слово предоставляется Тому Джоновичу Йорку». Том встал неожиданно для себя гордо и даже, я бы сказал, величаво. Видимо, заговорила в нем кровь предков, которые были не последними людьми Туманного Альбиона. Сделав достаточно наглое для данной ситуации лицо, Том прочитал свое новое стихотворение под названием «Высоко и сухо», смысл которого, возможно, сводился к тому, что хорошо быть сухой птицей. После этого, с небольшого разбега Том при помощи головы разбил оконное стекло и выпал из кабинета, но не разбился, а полетел вдоль улицы революционера Дрелевского строго на Запад. Взмыл Томушка над институтом микробиологии, едва не задев ржавую крышу и вызывая чувство изумления у солдатиков, стоявших у КПП. Затем Том ускорился изрядно и, прошив, подобно истребителю МИГ-29, перистые облака, навсегда исчез из виду.
Послесловие
Том проснулся в холодном поту в своей постели в номере отеля «Ху анхе». «Бог ты мой, – подумал он. – Какое счастье, что это было лишь видение, вызванное неумеренным принятием мною горячительных напитков». Однако волосы на голове его зашевелились. Рядом с Томом, слева от него, спала немощная старуха одной из деревень Ленинградской области, от которой пахло нафталином и упревшим сеном, а справа на постели сидел мрачного вида лысый товарищ в кожаной куртке, предположительно скинхед, который курил, стряхивая пепел в фирменный ботинок Тома из высококлассной кожи.
